И каждый раз, когда я прихожу сюда, к Лермонтову, я благодарю Господа, что он послал мне это счастье и эту боль — быть рядом с моим кумиром и многое понять. "От Него это было…" Было, есть, будет.
Я не могу представить себе русской, а значит – и мировой, культуры без имени Лермонтова, равно и себя вне лермонтовского Пятигорска, отрогов Машука, терренкуров, по которым ступала нога поэта, Эоловой арфы и Провала, воспетых им, без его домика, ставшего музеем – местом паломничества десятков, сотен тысяч тех, кто, как и я, до последнего вздоха своего останется покоренным удивительной магией лермонтовского слова и трагической тайной его личности, его судьбы…
Текст же его уникален, ибо не подлежит забвению. Его не отложить в сторону – к нему постоянно тянется рука. Лермонтов всегда нужен, он рядом. Мой, твой, наш… Но...
Будь моя воля — запретил бы "изучать" Лермонтова. "Проходить" его творчество. а тем более подвергать пыткам ЕГЭ. И в школе, и в вузе, и в академических сферах. Ибо неподвластно анализу, неподсудно то, что от Бога. Здесь нельзя спрашивать, где, когда, зачем и почему, нельзя сравнивать. А мы Печорина — с Онегиным, Бэлу — с Татьяной, заодно и эпику "Родины" — и все это под "нож" абитуриента или ортодокса, творящего научный опус. Нет, классику не "изучают", не "проходят", — у нее благоговейно учатся, ее постигают — проникновенно, трепетно, бережно прикасаясь к радостям и мукам творчества, кое – от Творца....
Сколько десятилетий гордились тем, что Лермонтов, с сонмом других великих, "проходится" в нашей общеобразовательно-принудительной обязаловке! Величайший поэт земли Русской разделил с нашим классическим текстом его печальную участь на плахе социалистической псевдокультуры. Обидно...
Удел гения — страдание. Даже зная, что он обречен, он счастлив. Как, видимо, по-своему осчастливлена и серость, лишенная возможности страдать, а значит — и обделенная счастьем. Ведь все дело в том, способен ли ты отдавать, дарить, жертвовать собой.
Лермонтовский текст... До сих пор он являет собою одну из самых сокровенных загадок отечественной словесности: диалог "Я-ДРУГОЙ", трансформируемый в любом ином нарративе как общение языковой личности автора с миром (читателем), реализует настолько скрытые интенции, что постичь Лермонтова удается далеко не каждому. Правда, инициировать контакт с поэтом пытаются все.
"Отсутствующая структура" (У. Эко) лермонтовского текста — результат искривления его пространства и времени, делающего чуть ли не мистификацией его архетипику, мифологику, семиосимволику, его хронотоп. Эта "структура" — некая сакральная сила, которая регулирует в тексте Лермонтова отношениями между семантической, синтаксической и прагматической составляющими, то есть актом семиозиса, сжимая пространство-время (В. И. Вернадский) до нуля, сиречь — до бесконечности, открывая ему путь в пространство Времени.
Но самое, на мой взгляд, важное заключается в том, что это "пространство Времени" творится лермонтовским пером на удивление узнаваемо, реалистично; вот почему его текст не может не быть объектом лингвистического анализа, понимая под последним, естественно, семиотический ракурс интерпретации той авторской языковой картины мира, которая в основе cвоей концептосферы содержит нравственные реалии.
Пространство лермонтовского текста, а значит — и времени, не является поводом к разговору о нравственных проблемах, возникающих в жизни литературных персонажей. Лермонтовский дискурс как раз такого повода не дает; напротив, гений языковой личности автора включает нас в нравственный нарратив захватывающих коллизий, и мы сопереживаем тексту, мгновенно ликвидируя временную разницу в полтора столетия и полностью погружаясь в пространство лермонтовского мира.
Поэтический мир, в котором жил поэт и который творил сам, был диссонансен миру его эпохи. Конфликт был неизбежен. Но и сделанного художником оказалось достаточно, чтобы потомки почувствовали силу и правду его творчества. Презрев свою эпоху и себя в ней, Лермонтов покинул земную юдоль, не избежав голгофы. Но и здесь он оказался выше.
Мне представляется художническая судьба его откровением, если хотите — даже предостережением. Род людской в своих заблуждениях, в неведении смысла сотворяемого склонен стирать индивидуальность, субъективность мироощущения и мироповедения — основу бытия. Лермонтов — психолог и Лермонтов — философ поэтому неотделим от Лермонтова-поэта. Вчитываясь и вслушиваясь вновь и вновь в его такие простые, на первый взгляд, строки, понимаешь: эта простота стиля обманчива — слишком многое выстрадал и пережил лирический герой Лермонтова. Ярчайшее тому подтверждение — великое стихотворение "Родина". "Странная любовь", которая не подвластна рассудку, особенно остро ощущается в годины испытаний, и кто чужд этому — вряд ли может считаться патриотом. Художественность его натуры поистине многогранна. В камерности его есть монументальная жертвенность. Горечь сильной Личности, страдающей в одиночестве, ибо время застыло для нее, став давно пройденным этапом. Но как хочется остановить, предупредить. Так рождается "железный стих, облитый горечью и злостью"...
Думая о Лермонтове и страдая вместе с ним, я почему-то вновь и вновь вспоминаю "Страсти по Матфею" И.-С. Баха. Простота и мудрость звуков хорала взывают к откровению, к состраданию и милосердию. Как мы все в этом нуждаемся сегодня…
Александр БУРОВ