В 2014 году мы вспоминаем столетие начала Первой мировой войны, для нашего государства – дату особенно трагическую. Память о событиях 1914 – 1918 гг. постепенно восстанавливается, обретая утраченную полноту. И помимо собственно историографического, фактологического аспекта, в деле восстановления исторической памяти стоит уделять внимание явлениям художественным. Они тесно примыкают к фактическому материалу, во многом дополняя и расширяя его.
Литература того времени, достаточно обширная, дающая представление о мышлении, ценностях, настроениях, в советский период изучалась очень скупо. Преимущественно – по идеологическим причинам. Конечно, о героических образах солдат, а тем более — офицеров, той войны, упоминать было не принято.
Хотя бы частично восполняя этот пробел, упомянем несколько произведений, увековечивших героическую память воинов с Кавказа.
I
Писателя Скитальца (псевдоним Степана Гавриловича Петрова, 1869 – 1941) сейчас знает весьма ограниченный круг читателей. Но в начале ХХ в. он был фигурой достаточно заметной. Автор слов на музыку одного из самых патриотических военных вальсов "На сопках Маньчжурии" и в то же время – скандальной, анархической, "богемной" повести "Огарки" (1906), давшей начало эпатирующему "огарчеству", он был другом и подражателем М. Горького, а затем – чуть ли не его идейным врагом, обвиненным в худшем "литературном преступлении" — декадентстве.
В 1916 г. вышел сборник очерков Скитальца о Первой мировой войне, участником которой был он сам, работая санитаром на поезде, который, судя по всему, курсировал от русских передовых позиций в Галиции до ближнего тыла. Сведений об этих страницах биографии писателя почти не сохранилось. Выразительно молчит о них и о своем сборнике и сам Скиталец в автобиографическом предисловии к изданию 1939 г. В 1934 г. он вернулся в СССР из Харбина и вынужден был проявлять максимальную осторожность. При этом военные очерки Скитальца не содержат никаких прямых верноподданнических и тем более милитаристских изъявлений. Хотя изданы они были Скобелевским комитетом, находящимся под высочайшим покровительством императора.
Деятельность комитета была ориентирована преимущественно на благотворительность, и это определенным образом проявлялось в содержательной части выпускаемой литературы: сюжетами и темами, пробуждающими сострадание. Хотя, конечно, мотивы героизма и патриотизма не могли не присутствовать в изданиях подобного характера.
В советский период не переиздавался ни один из очерков Скитальца, входящий в сборник. Объяснением вполне может стать выразительный отрывок, увековечивший офицера-кавказца в самых возвышенных тонах.
"Это — замечательный красавец: тонкие, словно изваянные, черты, смугловатая, цвета слоновой кости, нежная кожа, коротко подстриженная черная борода, молодые, по-восточному подстриженные усы, тонкие, красивые, гордо изогнутые, крепко сжатые губы. Когда отвернули одеяло — обнаружилась в расстегнутой тонкой рубашке волосатая, крепкая, могучая грудь: он и сложен был прекрасно, а нежные, белые, изящные руки обличали в нем благородную породу.
По типу это был, несомненно, восточный человек, вероятно — кавказец.
Когда я заглянул опять в первый вагон — кавказец умирал на руках врача и сестры. На прекрасное лицо его уже ложились тени, полуоткрытые глаза стеклели, хриплое дыхание замирало, края его мусульманских усов слегка обагрились кровью.
Мне невольно припомнилось:
Я принес тебе гостинец
И гостинец не простой:
С поля битвы кабардинец
Кабардинец молодой.
Грозно он нахмурил брови
И усов его края
Обагрила алой крови
Благородная струя…
— Абаза! — сказал появившийся откуда-то офицер: — кажется, это должен быть он: офицер казанского драгунского полка, кавказец, ранен в шею навылет, и этой же пулей убит его денщик...
— У этого забинтована голова! — возразил я.
— Сестра, осмотрите!
Сестра наклонилась над умершим и слегка отогнула повязку.
— Рана в шею! — сказала она.
— Ну, да! это он!.. И зачем только везли его сюда пять верст из лазарета в телеге, в такую погоду?.. Эх, жалко! Колоссально храбрый был человек!
Офицер снял фуражку и перекрестился.
— Вечная память!
Абаза лежал на полу товарного вагона, на низкой койке, покрытый своим голубым одеялом. Он и мертвый, уже остывающий, с полузакрытыми погасшими глазами, все еще был трагически хорош собой..." (Здесь и далее публикуется по изданию: С. Скиталец (Петров) Война. Аринушка. На передовых позициях. Вблизи Перемышля. Пг., Издание Скобелевского комитета, 1916. С. 30 – 31)
Помимо художественной формы, тут интересен и фактический момент. Если писатель не ошибся (или же не следовал правилам военной цензуры), мы можем в будущем узнать подлинную личность воспетого им героя. Казанский драгунский полк – один из старейших русских кавалерийских полков. Сформирован он был еще в 1701 г. и участвовал во многих военных кампаниях. С 14.06.1912 г. носил официальное название — 9-й Драгунский Казанский Ее Императорского Высочества Великой Княжны Марии. В 1914 г. участвовал в сражениях на Юго-Западном фронте, то есть, именно на территориях бывшей Австро-Венгрии, откуда санитарный поезд, описанный Скитальцем, привозил раненных воинов в тыл.
Еще один вопрос – был ли отважный Абаза кабардинцем? Согласно историческим данным, кабардинцы входили в состав Русской императорской армии только в добровольных соединениях, с Русско-японской войны, однако могли служить офицерами в других подразделениях. Скиталец не говорит напрямую о национальности офицера. Он отмечает лишь одну реалию – "мусульманские усы". Коран и хадисы предписывают носить укороченные усы или вовсе их сбривать, чтобы они не касались губ. Скорее всего, Скиталец имел в виду именно усы, выбритые над губой, поскольку мог наблюдать ортодоксальных мусульман в Поволжье и в Крыму (он действительно много "скитался" по Российской империи).
Вполне возможно, что аналогия с героем баллады Лермонтова ("Дары Терека"), процитированной с некоторыми искажениями, – лишь дань литературной традиции и объясняется исключительно поэтическими ассоциациями писателя.
Здесь необходимо отметить, что погруженность Скитальца в книжно-героическую и фольклорную образность – особая примета его творчества. Сказочно-романтическая стихия всегда притягивала писателя и проявлялась как в лирике ("Валькирии", "О, когда бы я витязем был молодым…", "Горбун и королевна"), так и в прозе ("Икар", "Квазимодо"). Здесь мы видим всю ту же особенность его мировосприятия – погружение реальности в некий "поэтический" контекст, спонтанную способность видеть вокруг себя возвышающие образы.
Это подтверждают следующие строки, посвященные герою: "Мир тебе, прекрасный Абаза, храбрый рыцарь, могучий кавказский орел. Я сам слышал, что храбрость твоя в бою была колоссальна, вероятно, душа твоя была так же прекрасна, как и лицо... Ты, быть может, создан был для кипучей жизни, для любви и счастья, но война, уничтожив тебя, полного жизни, судила тебе геройскую смерть!"
И далее: "…но ничто уже меня не ужасало и не трогало так, как прекрасный рыцарский образ благородного Абазы, умершего без сознания, во сне: это было так хорошо для него: ведь, умирая, он, может быть, видел в предсмертном бреду, свои родные, милые, величавые горы Кавказа, родной аул, седоусого старого Абазу, мать, и нежную невесту... Его поэтический образ до сих пор стоит передо мной" (С. 31 – 32).
Сам писатель прямо называет образ Абазы "поэтическим", воображение автора уже рисует ему аул, родных и близких погибшего: вполне в наивно-книжном духе. Скиталец отдает себе отчет в том, что война жестока, однако сами участники событий вызывают у него вдохновение: смерть драгуна и трагична, и героична. Причем именно романтический, книжный контекст позволяет здесь избежать внутреннего противоречия и прямолинейной оппозиции антивоенное / милитаристское, отсылая совсем к иной литературной эпохе и иным представлениям. Так что лермонтовские ассоциации здесь, разумеется, не лишние и не чуждые.
Дарья ЗАВЕЛЬСКАЯ / http://www.kavkazoved.info/news/2014/09/15/obrazy-kavkaza-i-kavkazcev-v-russkoj-literature-pervoj-mirovoj-vojny-i-skitalec.html
(Продолжение следует)