Год за годом крепки были в вере своей казаки. Храня старинные иконы, святыни своей земли, нередко по бревнышку разбирали они и перевозили на место новых станиц дедовские церкви. Именно этот духовный стержень помогал нашему народу из века в век бороться с поработителями и захватчиками родной земли и подниматься, расцветать вновь, как расцветает по весне лазоревым цветом наше бескрайнее Дикое Поле. И рождались из века в век в станицах не только войны, труженики, но и святые подвижники, нередко несшие свет Веры далеко от Родины…
Говорят, что в последние для Церкви времена оскудеет этот поток подвижников и духовная жизнь народа — но нет, времена эти не наступили! Один из примеров такого подвижничества — терский старец Стефан, житие которого, пришедшееся на самые трудные для казаков годы XX века, мы вспоминаем в дни Светлого праздника Пасхи.
На Терских горах
В 1886 году в Сунженском отделе Терской области, в станице Вознесенской, родился мальчик Дмитрий – третий ребенок у вышедшего на льготу казака Ивана Давидовича Игнатенко и его молодой жены Надежды[i].
"Ой Вознесенка промеж аулов", еще до недавних времен запевали в станице. Почти со всех сторон окружают ее ингушские, чеченские, кумыкские села: Сагопши, Инарки, Кизляр, Ногамирзин-Юрт… И только на север, за Терский хребет тянется до Моздока добротная мощеная дорога — "грейдер", а на юг, через Сунженский хребет, пыльный шлях до Троицкой и других сунженских станиц…
Казаки жили здесь уже почти 40 лет. Из разных мест переселились они в стоявшую на крутом хребте Вознесенскую, призванную связать две линии, Терскую и Сунженскую, и крепко держать участок Военно-Грузинскую дорогу между двумя важнейшими крепостями рождавшейся Терской области, Моздоком и Владикавказом.
Казаки Игнатенко хорошо знали свои корни. Они происходили из черкас Лебединского уезда Полтавской губернии и были переселены на Терек во времена Екатерины II. Скорее всего, попав на Кавказ, семья прапрадеда будущего старца жил в станице Екатериноградской, так и не удавшейся столице Кавказа, одном из многих проектов предприимчивого Потемкина. Сегодня лишь Триумфальная арка — начало Военно-Грузинской дороги — да величественный собор напоминают о былом статусе этой небольшой станицы в Кабардино-Балкарии. В 1847 году Игнатенко вместе со многими другими семьями казаков "Старой Линии" подлежали переселению на Сунжу, и вместе с десятками семей хоперцев, верхнедонцев, однодворцев Воронежской губернии, черкас Херсонского и Полтавского полков образовали вновь созданную станицу Вознесенскую[ii]. Завершалось формирование Терского казачьего войска…
Храм Вознесения
Станица Вознесенская не числилась в Войске в числе бедных или малоземельных. Главным недостатком ее было отсутствие реки — воду для домашних нужд жители лежащей на холмах станицы вынуждены были постоянно возить из устроенных у ее нижнего края колодцев. Зато славилась Вознесенская пахотными землями с невероятно плодородным, жирным навозом, разнотравьем лугов, богатыми пасеками, садами, виноградниками… Дорого давался казакам-сунженцам этот зажиточный покой. Помимо отражения нередких попыток угнать отары, табуны, а порой и работы в поле с винтовкой за плечами, приходилось исполнять одну из нелегких ежедневных повинностей: сопровождать следовавшие по Военно-Грузинской дороге во Владикавказ и Тифлис подводы, охранять курьеров и знатных путников. Проходившая через лесистые Сунженские горы дорога часто подвергалась нападениям абреков. В одной из стычек в горах и погиб молодой Иван Игнатенко, оставивший сиротами старшего сына Василия, дочь Варвару и маленького Диму, даже не запомнившего отца[iii].
После гибели отца семья, от мала до велика, жила тяжелым трудом, в основном огородничеством. Дети не бедствовали, но и не купались в достатке, родственников у Игнатенко было немного, и молодой вдове с сиротами помогала только станица. Неподалеку от церкви Вознесения Господня и майдана действовала церковно-приходская школа, куда ходил с братом будущей иеросхимонах (более позднее здание этой школы, 1900-х годов постройки, уцелело до наших дней, там расположена теперь школа № 2 станицы Вознесенской).
"Учили нас так", — рассказывал старец на закате лет. — "Сначала вели к утрени, а потом — завтракать, и во время завтрака читали нам жития святых. И запали мне в сердце особенно два жития: житие святого Алексия Божьего человека, и преподобного Антония Великого. И загорелось сердце любовью к монашеству"[iv].
У Моздокской Матушки
Важнейшим центом православия на Кавказе был в те годы Моздок, и епархия Русской Православной Церкви, окормлявшая жителей Терской области, так и называлась — Владикавказская и Моздокская. Самый ближний к Вознесенской город (всего 23 км) всегда притягивал станичников куда больше, чем даже Слепцовская, столица Сунженского отдела. Туда ездили, в основном по делам, оттудаже провожали казаков на службу, зато в Моздоке охотно посещали воскресные базары, в здесь были сотни лавок ремесленников, купцов со всего Кавказа и даже с севера России, реальное училище, множество фотоателье, даже кинематограф действовал… Но главной достопримечательностью города были его 13 храмов, и самый главный, величественный Успенский кафедральный собор на майдане, возле базара. На десятки километров вокруг он был самым высоким зданием, и его золотые купола приветствовали вознесенцев, как только они выезжали на Терский хребет. Только один из 13 моздокских храмов, небольшая григорианская церковь, ставшая ныне православной, уцелела до наших дней…
Но тогда, в 1898 году, когда двенадцатилетний Дима Игнатенко закончил курс церковно-приходской школы, Православие в терском городе процветало, и в недавно отстроенный собор тянулись со всей области вереницы паломников. Шли они поклониться Моздокской матушке — чудотворной иконе Пресвятой Богородицы, дарованной в XII веке народам Северного Кавказа грузинской царицей Тамарой.
В день явления чудотворного образа, 8 (21) мая и в праздник Успения проходили через Вознесенскую в Моздок особо торжественные крестные ходы из Владикавказа и сунженских станиц, в них шли и армяне-григориане, и даже мусульмане, ведь Моздокская Матушка была святыней и для них[v]. Когда на период с 15 сентября по 15 ноября икону особым крестным ходом переносили во Владикавказ, поклониться ей выходили осетины всех вероисповеданий.
Участвуя в этих крестных ходах, общаясь с паломниками, издалека приходившими поклониться терской святыне, мальчик узнавал от них о дальних краях, о подвигах православных подвижников и богомольцах, о многомесячных пеших переходах к Гробу Господню и на Святую гору, Афон. Именно туда были устремлены его мысли, и он дал себе зарок однажды присоединиться к паломникам.
Покровительница народов Кавказа
Появление иконы Божией Матери, именуемого "Моздокская", святыни терских казаков, православных осетин и кабардинцев, связывают с временами царицы Тамары (1166—1213). Правительница Грузии, ставшая ныне легендарной, вошла в память народа особым усердием в укреплении православной веры на Кавказе, и свидетельство тому — десятки храмов, монастырей, икон, ставших памятниками ее эпохе. Первым мужем царицы был русский князь Георгий, сын Андрея Боголюбского, вторым — князь Алании Давид Сослан. Сама дочь аланской княжны Бурдухан, Тамара всегда с симпатией относилась к северным соседям. В Куртатинское ущелье, в храм, сооруженный в честь Пресвятой Богородицы близ села Мариамкау (Майранакау) она даровала икону Богоматери, написанную благочестивым придворным иконописцем со знаменитого Иверского образа[vi]. Веками осетины, потомки алан, хранили образ в Куртатинском ущелье, на берегах реки Фиагдон. Икона пережила нашествия монголов и Тамерлана, кровавые войны с турками, персами, крымскими татарами, насаждавшими у осетин и других народов Кавказа ислам. Но даже мусульмане продолжали чтить этот образ, почитавшийся чудотворным и трижды уцелевший в пожарах, уничтоживших храмы, в которых хранилась икона.
В конце XVIII века в Осетии началось возрождение Православия — но, ущемляемые соседями, многие православные осетины были вынуждены переселяться на равнину. В 1793 году было предписано переселяться и жителям Мариамкау. Со всем скарбом, забрав и чудотворную икону, они отправились на новое место. Направляясь в Кизляр вдоль Терека, путники остановились на ночевку в Моздоке. И всю ночь от арбы, в которой лежала икона, исходил необычный свет, а наутро волы, везшую эту арбу, несмотря на все понукания, не могли тронуться с места. К стоянке стали стекаться моздокские кабардинцы, казаки из соседней Луковской. Вышел с крестным ходом сам епископ Гаий, глава Моздокской епархии — и икона навеки осталась в городе. А на месте ее первого появления в окрестностях Моздока, где было велено оставить икону явлением самой Пречистой, выросла трудами казаков станицы Луковской сначала небольшая часовня, потом Успенский монастырь, и, наконец, Успенский собор.
Пережив революцию и Гражданскую войну, собор пережил опустошение в 1937 году, значительно пострадал во время тяжелых боев за город в 1942 году, и был окончательно уничтожен в 1958 году. А на рубеже 1942—43 годов пропала бесследно и сама икона… Вероятно, ее укрыли верующие, а может и унесли с собой, как главную святыню, ушедшие с немцами казаки. К счастью, уцелел чудотворный список иконы — он и хранится в небольшом Успенском храме Моздока (второй список есть в городе Прохладном). А время нового явления Матушки народам Кавказа, видимо еще не пришло. Наверное, потому, что царит на месте ее первого явления моздокским казакам мерзость запустения, хоть и заложен уже фундамент возрождающегося собора…
Пятигорский Афон
Далек и труден был путь в никому не ведомую Грецию, и мать никак не давала благословение своему двенадцатилетнему сыну благословение на паломничество. Но в том же 1898 году она внезапно умерла, будучи еще очень молодой. Дмитрий с братом и сестрой остались круглыми сиротами, но уже ничто не могло его удержать от исполнения мечты. Присоединившись к казакам-паломникам, он в том же году отправляется на Святую гору.
Оставшись послушником в Пантелеймоновом монастыре, в те годы многолюдном, наполненном иноками и богомольцами со всех концов Российской Империи, Дмитрий Игнатенко, увы, не смог выдержать непривычного приморского климата. Тяжело переболев малярией, он был вынужден уже через 8 месяцев вернуться домой, в Вознесенскую. Там он продолжал трудиться, помогая брату и маленькой сестре, и готовиться к службе: вскоре ему предстояло проходить первые казачьи лагеря. Но духовное служение продолжало привлекать юношу больше, чем военное.
Еще находясь на Афоне, Дмитрий узнал отрадную для себя новость: в не особо богатом на монастыри Терском крае было решено устроить обитель по образу Святой горы. Иеросхимонах Герасим (Попов), настоятель афонских монастырей святых Иоанна Предтечи и Иоанна Богослова, командировал для этого на родину отцов Сергия и Иоанна (Мирошникова). Поправляя здоровье в Пятигорске, иноки были просто зачарованы таинственной и торжественной горой Бештау, возвышающейся неподалеку от города. Увидев в ней дух Афонской горы, они укрепились в мысли устроить обитель именно здесь. И вот уже отец Сергий отправился в Петербург, и, получив благословение самого старца Иоанна Кронштадтского, добились разрешения на основание обители. Так в 1902 году и родился Второ-Афонский Успенский Бештаугорский монастырь. Его ктитором стал великий князь Дмитрий Константинович. В 1904 году сюда выехал иеросхимонах Герасим с братией, вскоре были построены кельи и церковь. 28 ноября (11 декабря) 1904 года в день памяти святого Стефана Нового, обитель была освящена[vii].
А через четыре года в обитель пришел издалека молодой, статный чернобородый казак. Дмитрию Игнатенко исполнилось 22 года. Давно жил своей отдельной жизнью старший брат, была выдана замуж в хутор Баксанский под Нальчик сестра Варвара, а ему в этом 1908 году предстояло отправляться на трехлетнюю "действительную". Но Дмитрий окончательно выбрал свой путь: он хотел служить Богу и народу родного Терека не с оружием в руках, а в скромной иноческой рясе. Он навсегда покинул станицу Вознесенскую и остался послушником в Бештаугорской обители. В 1914 году, в десятилетнюю годовщину монастыря, он был пострижен в монашеский чин в честь преподобномученика Стефана Нового. Казак Дмитрий Игнатенко стал отцом Стефаном.
Второафонский Бештаугорский монастырь пережил вместе с Терской землей все перипетии лихого ХХ века. Основанный в 1904 году, накануне первой всероссийской смуты, он был призван стать духовным центом Кавказа. А когда, пройдя через революции, Первую Мировую, Гражданскую, наконец, утвердился в своем высоком статусе, был закрыт и разрушен до основания новой безбожной властью. В 1926 году в монастыре прекратилось служение, в 1940-х были окончательно разрушены его корпуса, вырублены сады, перепахано кладбище. От обители не осталось буквально камня на камне, и только небольшое озеро, близ которой стояли ее корпуса, да бивший неподалеку святой источник, народ по-прежнему называл Монастырскими.
В Советские годы был затруднен и доступ к этому месту, гора Бештау считалась режимным объектом, здесь добывали и обогащали уран. Но все вернулось на круги своя — и вот уже в 1990-х годах на пустынной поляне, где раньше стоял монастырь, начались богослужения, в 1999 году здесь разбили лагерь казаки Пятигорского отдела ТКВ и, по благословению митрополита Ставропольского и Владикавказского Гедеона, кубанского казака станицы Новопокровской, начали строительные работы по восстановлению храма и корпусов. 28 августа 2001 года митрополит освятил монастырь и началась его вторая, современная жизнь.
Жизнь обители
Таинственная, живописная гора близ Пятигорска была выбрана для монастыря вовсе не случайно. Еще до нашей эры здесь существовали храмы и лагеря скифов, сарматов, потом готов и аланов, наконец, адыгов (пятигорских черкас). Здесь по их поверьям погиб во время богатырских игрищ герой алыгского эпоса нарт Сосруко, здесь же, археологи и историки нашли остатки дохристианского адыгского храма Солнца. А впоследствии, в годы расцвета христианской Алании и Тмутараканского княжества здесь находили приют православные пустынники[viii].
Мягкий предгорный климат монастыря, приютившегося между вековым лесом, скалами, и густыми лугами, был по душе отцу Стефану, напоминая родную станицу, тоже лежащую между лесом и разнотравной степью. Горный воздух Бештау бодрил дух, придавал сил. В годы жизни в святой обители у будущего старца навсегда сложился распорядок жизни, котором он следовал до конца своих дней. Повечерие, чтение часов в 4 утра, ранняя литургия, труд на виноградниках и фермах монастыря, шитье монашеских облачений. Дни его проходили в непрестанной Иисусовой молитве, в делании которой него испрашивали впоследствии советы многие именитые отцы[ix].
Но отнюдь не тишина и покой ждали насельников вновь основанной обители. Едва отгремела революция 1905-1907 годов, обернувшаяся для монастыря несколькими нападениями и грабежами, на Кавказ были присланы с Афона так называемые "имябожники". Широко развившееся в начале XX века, и в том числе на Кавказе учение схимонаха Иллариона, о том, что "Имя Господа Иисуса Христа есть Сам Бог" обернулось для нашей Церкви тяжелой смутой. Взбунтовавшихся монахов вывозили со Святой Горы с помощью войск, и этот яркий эпизод церковной смуты, несомненно, сыграл свою роль в грянувшем позже расколе "обновленчества". Отец Стефан долго и последовательно "работал" с имябожниками, убеждая их в неправоте — и многих вернул в лоно единой Церкви[x].
Не меньше приходилось спорить и с сектантами, наводнившими в те годы терские станицы. Молокане, баптисты, толстовцы, медленно и верно размывали духовный монолит казаков, веками упорных в своей православной или старообрядческой вере. Новообращенные сектанты рвали родовые связи[xi], а нередко, в роковые для Терека годы, открыто отделялись от остальных казаков и не оказывали поддержку в борьбе за родные станицы, становясь, фактически, на сторону их врагов[xii]. А отец Стефан, будучи, казалось, малообразованным станичником, никогда не уклонялся от диспута с любым сектантом. Знавшие по несколько языков теософы-интеллигенты склонялись перед этим простым монахом, признавая свою неправоту. Немало колеблющихся вернул батюшка в Православие.
В 1916 году иеродиакон Стефан был рукоположен в иеромонаха. В те годы он служил на подворье Монастыря в Пятигорске, на Царской улице, у самого железнодорожного вокзала (ныне дом № 90 по улице Кирова)[xiii]. Здесь он ведал церковно-приходской школой для бедноты, собирал помощь фронту (шла Первая Мировая), служил в небольшом домовом храме преподобного Серафима Саровского. Грядущие события разметали это подворье и принесли кровь и смерть в тихий курортный Пятигорск. Наступил 1917-й год.
Начало смуты
Сразу после Февральской революции на Тереке прошли, по примеру Петрограда, выборы в Советы рабочих и солдатских депутатов. Рабочие, представлявшие на территории области явное меньшинство (несколько промышленных центров, на узловые железнодорожные станции) и солдаты, также расквартированные по городам или проходившие лечение в госпиталях кавказских курортов, открыто диктовали свою волю основному населению Терека — казакам, горцам, русским и украинским крестьянам.
В ответ на это уже в марте был созван первый Терский Войсковой круг, на котором был выбран атаманом вернувшийся из Петрограда М.А. Караулов. Долгое время атаман пытался мирным путем найти взаимопонимание у разных народов и социальных групп Терского края. Выполняя одновременно должность комиссара Временного правительства, он входил и в Исполком областного Совета, пытаясь примирить на благо Терека две все более расходящиеся российские власти. Если это ему более или менее удавалось, то решить национальные противоречия казалось гораздо сложнее. В большинстве казачьих областей большевики в своей пропаганде делали ставку на так называемое "иногороднее" население, то на Тереке они, усилиями небезызвестного С.М. Кирова, вошли в тесный контакт с горцами и всеми усилиями сеяли у них неприязнь к казакам. Через десятилетия после окончания вновь разгорался костер Кавказской войны.
Не признав большевицкое правительство в октябре 1917 г., Караулов активно участвует в становлении Юго-Восточного союза объединившего 5 казачьих войск, горцев Кавказа и калмыков. Вместе с Г.А. Вертеповым атаман вошел от Терека в Объединенное правительство нарождавшейся казачьей Федерации[xiv]
На Тереке же, стремясь добиться единства казаков и горцев, он создает в декабре 1917 года Терско-Дагестанское правительство. В ответ на это Советы открыто бойкотируют действия войскового правительства и атамана. К этому времени силы большевиков значительно укрепились за счет следовавших с Кавказского фронта и оседавших на станциях революционных солдат. Именно такая солдатская толпа зверски убила М.А. Караулова и его спутников на станции Прохладной 13(26) декабря. К началу следующего, 1918 года, власть на Тереке уже фактически перешла к большевистским советам и солдатским бандам, а 9(21) марта Терско-Дагестанское правительство и вовсе капитулировало перед ними[xv].
Для казаков, отныне разобщенных, замкнутых в родных станицах, наступили тяжелые времена: участились нападения со стороны горцев, несколько станиц на границе с Ингушетией и Чечней подлежали переселению по постановлениям организованного Кировы Съезда народов Терека.
У родных отца Стефана в селе Баксанском (сам батюшка называл его всегда станицей) отобрали половину дома. Отец Стефан часто приезжал туда, стремясь поддержать сестру и племянников, помогал по хозяйству. Родственники вспоминают, что он умел делать абсолютно все[xvi]. На село делали частые набеги кабардинцы. Участились нападения и на подворье Второ-Афонского монастыря в Пятигорске, и на сам монастырь, который могли защитить лишь сами монахи да казаки соседних станиц, прибывавшие на их зов.
Битва за веру
Недолог был наступивший затем казачий рассвет 1918-1919 годов. Сначала, не стерпев хозяйничанья на своей земле, терцы подняли так называемое "Троицкое восстание". С 10 июня по конец октября 1918 года они бились с превосходящими силами красных, почти без оружия, отрезанные от поддержки Кубани, Дона, Добровольческой армии. Увы, не все казаки были на стороне восставших, и борьба за Терек легла на плечи добровольцев, офицеров, многие из которых не дожили до полного освобождения Терской области в 1919 году[xvii].
Ответом на казачье сопротивление стал разгул красного террора. В Пятигорске председатель ЧК садист Атарбеков устроил жестокую расправу над заложниками из дворяна и интеллигентов, волею судеб оказавшихся на курорте без возможности выехать домой. В их числе были генералы Рузский и Радко-Дмитриев, адмирал Капнист, князья Урусов и Багратион-Мухранский… В октябре-ноябре 1918 года на окраине Пятигорского кладбища голодных, полураздетых людей рубили шашками и полуживых зарывали в общих могилах[xviii]. Невольными свидетелями этих событий стали монахи-бештаугорцы. В эти тяжелые месяцы на подворье у отца Стефана нашли приют многие священнослужители, в их числе и Митрополит Петербургский и Ладожский Питирим, изгнанный еще в Февральскую революцию.
Лишь с января 1919 по март 1920 Пятигорск был глубоким тылом Добровольческой армии и здесь на время воцарилась тихая курортная жизнь. А в 1920-х все повторилось вновь: красный террор, казачьи восстания, нападения на монастырь и его подворье.
Но еще более чем безбожное государство, губил Церковь внутренний раскол. Еще в 1917 году епископ Владикавказский и Моздокский Антонин (Грановский) потакал дискуссиям о церковной реформации на страницах владикавказской печати. А в 1920-х годах обновленчество захлестнуло епархию. Когда в станице Вознесенской была закрыта в 1927 году церковь, верующим оказалось ходить некуда: все храмы ближайшего Моздока, в том числе и Успенский собор, были захвачены обновленцами[xix]. То же творилось практически во всех храмах Терека: ослепленные необходимостью "перемен" священники ломали церковный устав, сокращали и перекраивали богослужения, обновленческие "епископы" брили броды и женились.
Второ-Афонскому монастырю было суждено стать единственным центром борьбы с ересью на Кавказе. Сюда по-прежнему стекались на престольный праздник крестные ходы из соседних станиц. И вот как-то раз, на Успение 1923 года к обители подошел с огромным крестным ходом обновленческий "архиерей" Александр Шубин из Пятигорска чтобы окончательно покончить с ненавистной ему "тихоновской" обителью (так, по имени арестованного большевиками Патриарха называли обновленцы православных). Не зная, что предпринять, настоятель обители авва Дорофей повелел выйти с крестным ходом навстречу раскольникам.
Молча на огромной поляне сошлись два крестных хода: горстка монахов, казаков и толпа разряженной пятигорской публики во главе с двадцатишестилетним бритым "архиереем". В этот момент "архиерей" пал на колени: "О святая обитель! Дай мне лобызать твои святыни!" Из монастырского крестного хода ему навстречу вышел Д. М. Кохно — некогда кисловодский толстовец, возвращенный в церковь отцом Стефаном: "Гражданин Шубин! Лобызанием ли предаешь Церковь Православную?!" И из обновленческого журнала, который держал в руках, начал читать насмешки над Церковью. Один за другим люди начали покидать шубинский крестный ход и переходить к монахам и казакам, и только горстка обновленцев, выкрикивая проклятия, повернула назад, к городу. Хотя гонения на церковь были еще впереди, обновленцы на Кавказе стали терять сторонников именно после этого эпизода[xx].
"Живите в городах"
Тяжкая расплата ждала Бештаугорскую обитель, ее насельников и прихожан. Когда в 1926 году обитель закрывали, настоятеля авву Дорофея жестоко убили, надев на голову раскаленный обруч. Были арестованы и сосланы Д.М. Кохно и многие монахи. А другие, во главе с отцом Стефаном, нашли приют в горах Абхазии, куда батюшка уходил и до этого в поисках отшельнического уединения.
С теплом до конца дней вспоминал батюшка отшельническую жизнь в "Глубокой пустыни" Псху. Более 500 монахов-терцев, кубанцев, абхазов, нашли здесь приют от гонений и надеялись было пережить их совсем, проводя дни в молитвах, огородничестве, бортничестве… Хотя жизнь в кавказском высокогорье могла показаться легкой только летом: зимой же, когда заметало перевалы, сходили лавины, даже переход из келье в келью становился опасен. Может быть поэтому он, уже будучи старым, советовал своим духовным чадам: "живите в городах"…
Недолго длилась эта попытка поддержать светоч монастырской жизни на Кавказе. В 1930 году прибывшие войска НКВД выгнали их келий монахов и кнутами по горной дороге погнали на Сухум и дальше, на Тифлис. Молодые несли стариков на руках, но все равно отстающих расстреливали, многих погрузили на баржи и утопили в Черном море, и лишь несколько десятков добрались в те страшные дни до Тифлиса…
Там их поместили в трудовой лагерь, из которого уже не было никакой надежды освободиться. Однако казачья выносливость и особое качество, которое уже в те годы замечали за отцом Стефаном — кротость и какой-то исходивший от него внутренний свет — помогли ему пережить лагерные годы.
В 1937 г., при первой возможности, отец Стефан вернулся на родной Терек и остановился у своих духовных чад во Владикавказе. К тому времени родственники в Баксане и Нальчике считали его погибшим и даже совершили заочное отпевание. Как же обрадовались они — сестра, тетя, племянницы, когда живой, но изможденный батюшка появился на пороге их скромной хатки. Здесь в семье Игнатенко подрастало уже новое поколение — внук сестры отца Стефана, будущий игумен Лавры Косьма, который отныне стал его любимым воспитанником.
Так начались его многолетние скитания по Тереку: Владикавказ, Горячеводская, Нальчик, Баксан, Архонская, где он жил у семьи Мормыль, родителей будущего архимандрита Матфея. Повсюду батюшка, живший очень скромно, до самой своей кончины в строгом посте, помогал в меру сил нуждающимся странникам и монахам, укрывавшимся от репрессий. Сам не имея ничего и укрываясь от властей, он нередко отдавал им последнюю копейку, последний кусок хлеба…
Домик в Кисловодске
В 1942 году на Кавказ пришла новая беда — война. Прорвавшие фронт у Ростова немцы железными клиньями рвали оборону Красной армии, уже через месяц, 25 августа, они были в Моздоке. А 4 сентября авангард 1-й танковой армии непобедимого Клейста, несколько сотен бронемашин, вновь перевалил через оборонительные рубежи на Терском хребте и рванул в сторону Грозного через станицу Вознесенскую… Если бы не подоспевшая бригада морской пехоты, грудью бросившаяся на танки и вызвавшая на себя огонь "Катюш", примчавшихся из Грозного в станицу, немецкий железный клин не оставил бы от нее камня на камне… Но враг был остановлен и дальше подступов к Вознесенке больше не прошел — а через месяц то же чудо повторилось возле Владикавказа, где укрывался и усердно молился старец Стефан…
Богу было угодно сохранить в этих жестоких сражениях терские станицы — а вскоре началось, хоть и медленное, возрождение Церкви. По крайней мере, те храмы, что открывали в оккупированных станицах и городах немцы, уже не закрывали вновь, и даже Ворошиловску оставили возвращенное оккупантами название — Ставрополь, "Город Креста"…
Вскоре после изгнания немцев с Кавказа отец Стефан поселился в станице Горячеводской под Пятигорском, где жил с 1943 по 1947 год, затем снова перебрался во Владикавказ. К нему присоединился отец Семен, бывший келейником батюшки до самой его смерти. Отец Семен когда—то еще молодым человеком пришел в Бештаугорский монастырь, затем, когда обитель закрыли, самостоятельно разыскал монахов на Псху — и вот, уже в третий раз присоединился к отцу Стефану.
В 1949 году батюшку причислили к клиру Ставропольской епархии. Архиепископ Антоний (Романовский), сам прошедший лагеря и ссылку, старался всячески оградить иеромонаха Стефана от внимания властей, посылая его в дальние приходы, глухие станицы. Оказавшись в том же году в Кисловодске, шестидесятитрехлетний старец прошел медицинское обследование. Обнаружилось, что здоровье, подорванное лагерями, пустынничеством, скитаниями, было совсем неважным[xxi]. В 1953 году он был уволен за штат по болезни, прихожане и родственники стали настойчиво просить батюшку переехать в курортный Кисловодск, подходящий ему по климату. В 1956 году для него и отца Семена была куплена небольшая. Утопающая в цветах хатка с вишневым садом на улице Седлогорской, самой окраине бывшей Кисловодской станицы, вошедшей к тому времени в черту города. Так иеромонах Стефан и стал навсегда "кисловодским старцем".
Старческий подвиг
Еще достаточно молодым монахом (в 1926 году, когда закрывали Бештаугорскую обитель, ему исполнилось 40 лет), отец Стефан был знаменит за особый дар молитвы и исповеди. Люди тянулись к этому молчаливому, скромному монаху. Невероятная немногословность, сдержанность, простота в общении характеризовали старца от первых монашеских лет до конца жизни. Даже самые близкие могли только догадываться о его духовном труде, о непрестанной внутренней молитве и "мысленной брани", но даже безбожники и гонители Церкви замечали какой-то необычный внутренний свет, исходивший от него. И люди тянулись к отцу Стефану, приходя из самых глухих станиц, из больших городов, приезжая из Троице-Сергиевой Лавры…
"Батюшка Стефан относился к людям непередаваемым: ни фотографии, ни описания совестные не могут заменить беседу с ним… Один Бог знает, как излагать слова своих избранников… Эту простоту и благоговение… Я недостойна для этого: мудрость и простота! Надо было слышать его лично!"[xxii] Так вспоминала о старце монахиня Сергия Клименко (1901-1994), девушка из благородной ростовской семьи, укрывавшаяся после революции в Кисловодске. Она часто бывала у отца Стефана на Бештау, потом переписывалась с ним после войны. И только на закате дней, уже в Пюхтицкой обители Эстонии, она оставила воспоминания о чудесном видении мытарств, которые было ей в жару, в Кисловодске, в молодые годы. Подобно тому, как святой Василий Новый провел по ним некогда преподобную Феодору, ее вел через мытарства старец Стефан, показывая земные грехи[xxiii]…
Помогая и на покое священникам кисловодского собора святого Пантелеймона (знаменитой "Красной церкви" в Ребровой балке), старец подавал им пример смиренного, спокойного служения. Очень часто и подолгу, от начала ранней и до конца поздней литургии, он исповедовал кисловодчан. При этом никогда ничего не вытягивал из исповедника, а только спрашивал: "Святые отцы писали по этому поводу так-то и так-то, а как у вас в семье?". Если человек упорствовал в своем грехе или не прислушивался к советам батюшки, тот никогда не упорствовал, только говоря "Не на пользу". Все сказанное им обязательно сбывалось и нередко люди со слезами приходили к отцу Стефану просить прощение за ослушание. И он всегда прощал — потому что никто и никогда не видел старца злящимся или нетерпимым, даже голос он ни на кого не разу не повысил[xxiv].
В те же, кисловодские годы, внук старца поступил в Московскую духовную семинарию. Прослышав о кисловодском старце, к нему стали приезжать сначала семинаристы, а потом и духовники Троице-Сергиевой Лавры. Были у него и отцы Наум и Кирилл, ныне чтимые старцы Лавры. Как-то раз старец Стефан попросил отцов спеть ему "Се Жених грядет в полунощи", и, слушая их великолепное пение, тихо плакал о том, что нет больше на Тереке монастырей, и закрываются последние храмы…
Рождение в вечности
Чувствуя приближение кончины, старец в 1968 году принял великую схиму, попросив оставить ему имя в честь святого Стефана Нового. Постепенно угасая, он утишал своих воспитанников, говоря, что умрет "рано-рано весной". В тихий ясный день 13 февраля 1973 года, накануне Сретения, молитвенник родного Терека отошел в вечность…
16 февраля под ярким кавказским солнцем Кисловодск хоронил сторонил своего старца. Отпевал иеромонаха Стефана весь сонм духовенства Кавминвод, сотни людей вышли проводить его в последний путь, никого не боясь в это атеистическое время, так, что по пути процессии остановилось городское движение. В тот же день хоронили городского прокурора, и советские функционеры недоуменно смотрели на сухого седого старичка в гробу, не понимая, чьи же похороны могли собрать столько людей?
А рыдающие на похоронах старца кисловодчане вспоминали, что, уже умирая, старец просил после смерти приходить к нему на могилку и рассказывать о своих горестях. С этого дня началась вторая, посмертная жизнь кисловодского "дедушки Стефана".
На самом краю Седлогорского кладбища, там, где заканчиваются последние хаты бывшей Кисловодской станицы, ставшей ныне районом города, стоит небольшая сень с крестом — и под ней покоятся старец Стефан со своими духовными чадами. Этого места нет ни в одном путеводителе по Кавказским курортам, сюда не организуют паломнических поездок, не стоит ни одного указателя — и все же никогда этот уголок кладбища не пустует. На могилке старца горят лампадки, стоят свежие светы. Паломники читают акафисты, тихо подходят люди, как он и завещал, со своими просьбами, молитвами, горестями и радостями. Вот стоит на ко