Господь сказал так просто: "По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою" (Ин. 13, 35). Однако эгоизм удаляет верующего от Царства Небесного и понуждает его в Церкви видеть средство для достижения мирского благополучия. Вся жизнь человека в этом случае вращается вокруг его собственного "я", вопреки Божественной заповеди: "Если кто хочет идти за Мной, отвергнись себя, и возьми крест свой и следуй за Мной" (Мф. 16, 24). В этом случае воля Божия, направленная на приведение человека к богоподобию, то есть подобию в любви, входит в неразрешимое противоречие с эгоистическим желанием человека. Человек желает блага только для себя. Само желание блага не является грехом, ибо истинным Благом является Сам Бог, а "Бог есть любовь" (1 Ин. 4, 8). Но в состоянии самолюбия человек желает мирского, посюстороннего, преходящего блага. В этом состоянии имеет место любовь к творению за счет любви к Творцу, когда чувство любви и стремление к Творцу заглушаются любовью к творению. О такой превратной любви к миру ап. Иаков пишет: "Дружба с миром есть вражда против Бога" (Иак. 4, 4). И Сам Господь говорит: "какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит; или какой выкуп даст человек за душу свою?" (Мф. 16, 26). И апостол Иоанн увещевает христиан: "не любите мира, ни того, что в мире" (1 Ин. 2, 15). "Любовь к миру бывает правильной и законной лишь в том случае, когда мы любим мир не как самостоятельное бытие, имеющее цель в самом себе, а как творение Божие, имеющее конечную цель свою в Творце, и когда, следовательно, любовь к миру находится в подчинении любви к Богу".
Искажение православия состоит в том, что цели современного христианина часто не имеют сотериологической ценности, а связаны с мирским, временным. Современный богослов справедливо отмечает: "Здесь" - вот тот код, который определяет жизнь человечества в течение всей истории его существования: его замыслы, творчество и надежды. Эта целеустремленность только к "здесь" и приводит человечество, с православной точки зрения, не к предполагаемому всеобщему райскому процветанию, а к окончательной, планетарной трагедии. Таково одно из самых фундаментальных заблуждений человеческого сердца и человеческого разума".
Обмирщение приобретает сейчас необычайную актуальность, характеризуя главнейшую тенденцию развития современного христианства. "Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего" (1 Ин. 2, 16).
Иногда христианство представляется как продолжение и развитие ветхозаветной религии, несмотря на то что вся история свидетельствует о решительном антагонизме иудеев ко Христу и к продолжателям Его дела. Проявлением этого явления в истории Русской Церкви является ересь жидовствующих. А.В. Карташев прямо говорит о ереси как о следствии соблазна возвращения к Ветхому Завету. "Нельзя сводить выяснение сути ереси жидовствующих к одному только узкому тезису иудаизма, как это делает Голубинский. Бесспорно, что для некоторой, и может быть, самой первоначальной, группы жидовствующих именно в Новгороде, как свидетельствует прп. Иосиф, возврат к Ветхому Завету был наиболее интригующим догматом".
Запад находится под очень сильным влиянием Ветхого Завета и ветхозаветных ценностей. Критериями человеческой деятельности является, прежде всего, декалог Моисея с его пассивной ориентацией человеческой нравственности, выраженной в ограничении деятельности нравственными запретами. В то время как восточное нравственное богословие акцентирует внимание на новозаветной активности евангельской проповеди. Нельзя не заметить разницы в заповедях: "Не убивай" (Исх. 20, 13) и "Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих" (Ин. 15, 13) или "Не кради" (Исх. 20, 15) и "Продай имение твое и раздай нищим" (Мф. 19, 21). Однако надо отметить, что и в Православной Церкви это искушение до конца не преодолено. Спросите у любой православной аудитории, сколько заповедей и каких им известно. Как правило, сошлются на декалог Моисея, как будто и не было Нагорной проповеди. Да и на исповеди часто хвалятся тем, что не воровали, как будто и не заповедовал Господь: "Продай имение твое и раздай нищим" (Мф. 19, 21). Некоторые до сих пор боятся есть нутрию и прочую "нечистую" пищу. Примеры можно умножать.
Искажением Православия является также адогматичность христианства, приближение его к кантовской моралистике, когда все сводится к внешним проявлениям нравственности без учета внутренней мотивации. Духовность подменяется внешней нравственностью. Сторонники адогматичного вероучения не обращают внимания на слова апостола Павла: "Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы" (1 Кор. 13, 1-3). Возникло это течение на Западе и сводит всю суть христианства к моральным требованиям, верному отношению к окружающему миру. Духовные ценности, такие как любовь, милосердие, остаются в тени. Западное богословие не желает понимать, что сами добродетели наши осквернены тщеславием, гордостью, расчетом, самомнением, человекоугодием, когда добро творится не ради добра, а в угоду страстям - добродетелям, искаженным грехом. Подчас и в православии можно встретить рассуждения о том, что главное - вести нравственный образ жизни по заповедям. Вероучение о спасении становится малозначимым и неинтересным. Не зная учения о спасении, христианин неправильно его осуществляет в своей жизни, уповая на свои немощные силы, свою праведность, пытаясь спасти себя сам.
Искажение Православия надо видеть и в социально-политическом его понимании. Так называемое богословие революции считает, что цель христианства - в устроении жизни по Евангелию здесь, на земле, путем разрешения социально-политических проблем, создания общества, благоденствующего на земле. Задача христианства видится в освобождении людей от рабства, от эксплуатации, от несправедливости. Такое богословие призывает человека бороться с внешней несправедливостью, в отличие от Нового Завета, который решает этот вопрос не внешними преобразованиями общества, государства, не сменой одного строя другим, а исцелением самого человека. Зло, как уже говорилось, своим источником имеет поврежденную грехом личность, а не внешние условия бытия. Если в основе человеческого духа лежит любовь, то при любом строе и социальном положении человек будет счастлив. Христианство обращает свой взор на источник человеческой несправедливости, это самое главное.
Рабы по положению суть братья, возлюбленные во Христе. Апостол просит Филимона принять Онисима "не как уже раба, но выше раба, брата возлюбленного, особенно мне, а тем больше тебе, и по плоти и в Господе" (Фил. 1, 16). Господь призывает нас не к изменению внешнего царства, а к обретению Царства Небесного, которое внутри нас есть. О внешнем социально-политическом строе говорится вполне определенно: "Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти со страхом и трепетом, в простоте сердца вашего, как Христу, не с видимою только услужливостью, как человекоугодники, но как рабы Христовы, исполняя волю Божию от души, служа с усердием, как Господу, а не как человекам, зная, что каждый получит от Господа по мере добра, которое он сделал, раб ли, или свободный" (Еф. 6, 5-8). Нет не только какого-нибудь призыва к социальным переворотам, нет даже осуждения социальной несправедливости, которая была вопиющим фактом того времени.
Вся евангельская проповедь ориентирует на духовные, а не мирские ценности. "Не ищите, что вам есть, или что пить, и не беспокойтесь, потому что всего этого ищут люди мира сего; ваш же Отец знает, что вы имеете нужду в том" (Лк. 12, 29-30). "Ибо не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего" (Евр. 13, 14). Конечно, ни Господь, ни апостолы не призывают ни к тунеядству, ни к безразличию к событиям этого мира. "Кто не хочет трудиться, тот и не ешь" (2 Фес. 3, 10). "Если же кто о своих и особенно о домашних не печется, тот отрекся от веры и хуже неверного" (1 Тим. 5, 8). Вечное ценнее временного, да и совершенство недостижимо в мирской, поврежденной грехом реальности.
Особенно хотелось бы отметить такое искажение православия, как ложная ревность по Богу, или фанатизм. "Порок этот есть стремление распространять Богопознание и охранять честь и славу Божию не теми средствами, которые указаны в Евангелии и которые соответствуют духу Христову и религии, именно: терпеливым наставлением, кротким вразумлением, добрым примером, честным отношением к своему делу, вниманием к человеческому достоинству. А такими средствами, которые противоречат христианской религии и ее заповедям, именно: насилием, страхом, гонением, властолюбивыми и честолюбивыми замыслами. А ослепившись страстью, фанатики не в состоянии делать разбора между истиной и ложью и потому считают истиной только то, что они проповедуют и из-за чего ревнуют, все же остальное вменяют в ложь и считают недостойным существования" . Фанатики - это те, кто "ревность по Богу имеют, но не по разуму" (Рим. 10, 2). Прекрасное определение этому явлению дает Н. Бердяев: "Фанатизм есть одно из самых болезненных искажений и извращений совести. В фанатике почти совершенно исчезает свобода совести, способность к чистым и первородным нравственным оценкам, хотя фанатик бывает человеком чистым, идейным, верующим, бескорыстным, часто совершенно аскетическим. Фанатизм есть любопытное явление перерождения человеческой психики и злого перерождения под влиянием мотивов, которые сами по себе не могут быть названы злыми и связаны с бескорыстным увлечением идеей или каким-нибудь верованием. Фанатик всегда "идеалист" в том смысле, что "идея" для него выше человека, живого существа, и он готов насиловать, истязать, пытать и убивать людей во имя "идеи", все равно, будет ли это "идеей" Бога и теократии или справедливости и коммунистического строя. Фанатизм есть некоторое умопомешательство, порожденное неспособностью вместить полноту истины. Такому помешательству было подвержено христианское человечество. Подсознательные насильнические, жестокие, тиранические инстинкты, в грубой своей форме вытесненные из христианского сознания, восторжествовали, прикрываясь христианскими добродетелями любви и веры. Инквизиция утверждалась во имя веры в Бога, во имя любви к людям и заботы об их спасении. Полнота христианского откровения о богочеловечестве, о любви и свободе с трудом вмещалась христианским человечеством. Фанатик не понимает тайны свободы, христианской свободы, тут для него непереходимая граница. Он, столь гордящийся своей верой в Бога, наименее походит на Бога, наименее приближается к совершенству Отца Небесного, ибо Бог терпит и злых. Он полагает свободу в первооснову своего замысла о мире и человеке, и без свободы для Бога неинтересно никакое добро, никакая добродетель, никакая вера и благочестие. На бесконечную терпимость Бога к злым не было обращено достаточного внимания, между тем как это имеет онтологическое значение. И если мы хотим стремиться к совершенству, подобному совершенству Отца Небесного, то мы должны быть терпимы и должны оберегать себя от фанатизма. Терпимость не есть равнодушие и безразличие к добру и злу, терпимость есть добродетель свободолюбия и человеколюбия, бережное отношение к человеческим душам, к их жизненному пути, всегда сложному и мучительному. Фанатик есть человек, неспособный вместить больше одной мысли, видящий все по прямой линии и не поворачивающий головы, чтобы увидеть всю сложность и многообразие Божьего мира. Фанатик не видит человека и не интересуется человеком, он видит лишь идею и интересуется лишь идеей. Он беспредельно предан своей идее о Боге, но он уже почти потерял способность созерцать живого Бога".
Иногда христианство предстает как некая новая доктрина. Христианин не видит новизну в новой жизни во Христе, а смотрит на православие просто как на еще одну, может быть, даже лучшую, религию, с новым набором церковных, обрядовых, канонических, богослужебных и прочих правил и требований.
Заставляет насторожиться и безразличие верующих к вере. Крещаемые не знают Символа веры. Да и после крещения мало кто дает себе труд его изучить. Сектанты, наверное, просто не догадываются, что часто с православным не надо спорить о вере. Достаточно спросить: "Как веруешь?". И молчание будет красноречивее любого ответа.
Не случайно в миссионерской антисектантской деятельности вескими аргументами являются не религиозные, а культурологические. Современный верующий видит в религии в основном этическую составляющую. Искажения вероучительных истин не ранят его душу. Если в IV в. религиозные диспуты велись "на площадях, рынках, в банях и даже на свадебных пиршествах и на похоронах", в чем святитель Григорий Богослов усматривал опасность нарушения благочестия, то сейчас картина диаметрально противоположная. Благочестие страдает именно из-за догматического безразличия. "Равнодушие (индифферентность) к вере - ни холод, ни теплота, по выражению Апокалипсиса (3, 15), есть то нравственное состояние, при котором человек не внимет голосу своей совести и откровенного закона, не углубляется в их требования, и потому этот голос, направляющий наши мысли к Богу, не производит решительного влияния на человеческую жизнь. При таком состоянии определяющим началом в жизни является не мысль о Боге, а земные интересы. Религиозное равнодушие почти всегда есть признак погружения человека в чувственность и чувственные удовольствия. Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше, говорит Господь Спаситель (Мф. 6, 21). Типом этого порока может служить евангельский богач (этот эпикуреец и индифферентист), Пилат со своим апатичным отношением к Истине (что есть Истина?), люди последних дней мира; о них Господь Иисус Христос пророчествует: ибо как во дни перед потопом ели, пили, женились и выходили замуж до того дня, как вошел Ной в ковчег, и не думали, пока не пришел потоп и не истребил всех, - так будет и пришествие Сына Человеческого (Мф. 24, 38-39). Направление мыслей на духовный мир и его вопросы и потребности есть первое и главное средство против индифферентизма"1.
Небезобидным отклонением от православия является и магизм. "Магическое восприятие таинств, церковных священнодействий, культа в целом является одной из главных причин вырождения христианской религии в людях, ее искажений, сползания к язычеству"2.
Религиозный мыслитель И. Ильин по этому поводу отмечает: "Сама религия отнюдь не сводится к культивированию "таинственного вообще"; она есть духовный подход к тайне Духа, и потому человек, живущий вне духовного измерения и не имеющей никакого отношения к духовному предмету, остается вне религии, несмотря на все его разглагольствования о религии, на всяческое внешнее благочестие и на исполнение церковных обрядов. Религия превратится у него в магию, молитва - в суеверное заклинание, священная история - в собрание сказок, обряд - в алчное домогательство"3.
Вера христианина должна быть верой разумной, иметь достаточное основание, она не может находиться в противоречии с разумом, хотя может превосходить разум. Если же человек "осуетился в своих помышлениях и объюродился" (Рим. 1, 21-22), вера становится неразумной верой, или суеверием.
Суеверие есть приписывание обыкновенным земным вещам сил и ожидание действий, которые свойственны Богу, или же когда от Бога ожидают то, чего ожидать не следует и что унижает имя Божие.
Какие же можно обозначить виды суеверия?
- идолопоклонство. Оно имеет место, когда люди "заменили истину Божию ложью и поклонялись и служили твари вместо Творца" (Рим. 1, 25).
- гадание, или ворожба. Суеверие, при котором подчинение божественному провидению подменяется желанием проникнуть в скрытое будущее для распоряжения своими делами.
- спиритизм, то есть вера в привидения, в то, что умершие или какие- то таинственные силы по воле человека могут вступать с ним в игру или независимо от его воли тревожить его.
- вера в "порчу" и боязнь ее. Это суеверие особенно распространено в наше время. Суть его в обращенности взгляда не к Богу, а в сторону предполагаемого зла. Однако если в поле нашего зрения не Бог, значит, мы в состоянии отпадения от Бога. В этом состоянии человек беззащитен перед стихиями падшего мира. Чем более человек интересуется "порчей" и "сглазами", чем больше боится их, тем он дальше от Бога и тем доступнее он для предметов своего страха. Мы призваны бояться не колдунов, а Бога, не "порчи" страшиться, а взыскивать Бога. Не случайно в творениях святых отцов и учителей Церкви отсутствует тема "порчи" и противостояния ей. "Христианин не должен обращаться к внецерковным религиозным практикам - об этом отцы предупреждают постоянно. Но если предположить, что язычество само может вторгаться в жизнь того христианина, который и не помышлял взывать к духам, то что же остается от той свободы, которую, по торжественному уверению апостола Павла, даровал нам Христос". О суетности подобных верований убедительно пишет свт. Иоанн Златоуст: "Бесы без Его позволения не смеют даже прикасаться и к свиньям... Что бесы ненавидят нас более, нежели бессловесных животных, это всякому известно. Следовательно, если они не пощадили свиней, но в одно мгновение всех их низвергли в бездну, то тем более сделали бы это с одержимыми ими людьми, которых они таскали и влачили по пустыне, если б Провидение Божие, и при самом жестоком мучении, не обуздывало и не удерживало дальнейшего их стремления".
С учением древних отцов вполне согласно наше отечественное учение. Так, свт. Серапион, митрополит Владимирский, наставлял свою паству: "Подумал [я], что уже утвердились вы... Но вы еще языческих обычаев держитесь: в колдовство верите... Из книг каких иль писаний вы слышали, будто от колдовства на земле наступает голод или что колдовством хлеба умножаются? Если же верите в это, зачем тогда почитаете их [колдунов]? Молитесь вы колдунам, и чтите их, и жертвы приносите им - пусть правят общиной, ниспустят дожди, тепло принесут, земле плодить повелят! Вот нынче три года хлеб не родится не только в Руси, но и у католиков тоже - колдуны ль так устроили? А не Бог ли правит Своим твореньем, как хочет, нас за грехи наказуя?.. Если Бог попустит, то бесы вершат, попускает же Бог лишь тем, кто боится их, а кто веру крепкую держит к Богу - над тем чародеи не властны!"
И святитель Тихон, епископ Воронежский и Елецкий, отмечает ту же святоотеческую мысль: "сатана, дух злобы и враг мой, невидимый мне, но присутствием злых своих советов мне познаваемый, страшен; но без воли Божией не токмо надо мной, человеком, но и над скотами и свиньями власти не имеет (ср.: Мф. 8, 31), как и всяк человек, враждующий мне... Когда Бог попустит на мене беду, уже ли я ее миную? Нападет она на мене, хотя бы я ее и боялся. Когда не хочет Он попустить, то, хотя все диаволи, и все злые люди, и весь мир восстанут, ничто мне не сделают. Понеже Он един, сильнейший всех, отвратит злая врагам моим. Огнь не пожжет, меч не посечет, вода не потопит, земля не пожрет без Бога: яко все, как творение, без повеления Творца своего ничего не сделает. Почто убо мне всего бояться, что есть, кроме Бога? Убоимся убо, братие, единого Бога, да ничего и никого не убоимся... Бог все, и, кроме Бога, все - ничто: и злоба всех диаволов и злых людей - ничто. Окаянен и беден, кто не боится Господа Бога, ибо тот всего боится".
Церковь всегда старалась донести эту мысль до сознания человека: "Что касается твоей детской боязни быть во власти диавола через какую-то колдунью, то этим ты только доказываешь, что понятия твои о христианине, о Боге, о дьяволе суть понятия деревенской бабы. Если в свиней не смели войти бесы без воли Иисуса Христа, как они войдут в людей?"
Все эти виды суеверий производят весьма вредное действие на нравственную жизнь, ослепляя ум и сердце, смешивая высокие истины и правила христианской жизни с человеческими вымыслами и нередко вызывая религиозную ненависть и фанатизм.
протоиерей Димитрий Моничев